В марте 2021 года в издательстве «Новое литературное обозрение» вышел дебютный роман поэтессы Оксаны Васякиной «Рана».
Эту книгу сложно описать привычно — то есть сюжетно: в плане традиционного романного нарратива там мало что происходит. У главной героини от рака умирает мать, и она едет на родину, в Сибирь, и размышляет о том, что и как сделало её той, кто она есть: женщиной; поэтессой; лесбиянкой; дочерью. Весь этот процесс (по)знания в тексте подается без какого-либо фильтра: Васякина не старается приукрасить его выдумкой, сгладить острые края, упаковать в какую-то возвышенную форму, сделать литературнее, удобнее для переваривания — эти истории не значат ничего большего, чем они есть, а они болезненные, страшные, жизненные.
Нет потому и особого смысла в поиске литературных традиций, с которыми «Рана» спорит, которые поддерживает и от которых отказывается или, напротив, которые создает.
Этот роман — текст не о ране и не о переосмыслении раны, это и есть рана: она пульсирует, болит, порой нарывает. Тут не до литературного канона — выжить бы.
Травма жизни или жизнь травмы
Разные темы в книге наслаиваются одна на другую — и постоянно перемешиваются, и мы, читатели, покачиваемся на волнах этой рефлексии, которая, как воздушный шарик, скачет от одной темы к другой. Форматы тоже постоянно меняются: текст-рефлексия может вдруг смениться эссеистским рассуждением о литературе, рефлексией собственного текста или стихотворением (своим или чужим). На выходе получается удивительно искреннее и пронзительное чтение: лирическая героиня (и мало отделимая от неё авторка) переживает смерть матери в самых подробнейших деталях, физиологических и эмоциональных, но это не холодный взгляд патологоанатома, разбирающего прошлое на запчасти, и не отстраненный взгляд писателя, конструирующего текст по всем правилам. Это, в общем-то, и есть жизнь.
Это наблюдение — вовсе не работа меня-критика или меня-читателя. Это попросту пересказ текста, в котором рефлексия себя самого играет очень важную роль:
На протяжении полугода я пишу свою историю. И всё в ней мне кажется неважным, рваным, неполноценным. Нарратив растаял в разбегающихся ручейках памяти. Ритм сбился. В книгу пришли стихи и эссе. Книга рассыпается и кажется мне не такой стройной и понятной, она не похожа на те книги, которые принято читать и любить. В ней нет настоящих сконструированных персонажей и сложных сюжетных линий. Если вы и почувствуете напряжение, то это напряжение будет не от жестоко работающей мысли о том, кто злодей или к чему всё это приведёт. Вы всё знаете заранее: моя мать умерла, и я везла ее прах из Волжского в Усть-Илимск долгих два месяца, жила с её останками в одной комнате и много думала. А потом похоронила в Сибири в холодную черную землю среди скудных сосенок. Вот и вся история. И она важна. Ваше напряжение, вызванное текстом, родится не из работы сценаристки, а из работы жизни тела и чувств, из работы моей попытки рассказать вам то, что я знаю. А ещё то, чего не знаю, но пытаюсь понять.
Это — мысль, к которой авторка к концу книги приходит одновременно со мной-читательницей: кто были все эти люди? В каком порядке и куда героиня возила прах матери? В каких квартирах жила? А когда было вот это событие или к какому периоду относится это воспоминание? И, главное — а это вообще важно?
Все эти «романные» вопросы «Ране» задавать бессмысленно: они вполне реалистично остаются без ответа. Жизнь — не роман. Она переполнена людьми, которые, как в древнем анекдоте, просто передают соль / подвозят из точки А в точку Б / продают рюкзак / пылятся в памяти после неудавшихся отношений. Тот факт, что они появились на страницах книги, недостаточен для того, чтобы они получили какие-то черты характера или роли, отличные от тех, что они сыграли в воспоминаниях героини.
Рефлексия собственного текста, скрупулёзные раскопки собственных воспоминаний, тщательный перебор всех деталей, эмоциональных и физических — не столько дотошность, сколько построение нового языка. В нём должен быть алфавит и фонетическая система, знаки препинания, словообразование, грамматика и синтаксис — все эти базовые структуры Васякина выстраивает на основе своих отношений с матерью. Вспоминая свой опыт, перебирая его по кусочкам, позволяя ему закрутить себя в вихре прошлых событий, цепляющихся друг за друга порой почти неуловимо, не купируя, не переписывая и не подгоняя под какие-то стандарты нарратива, героиня ищет новый способ говорения о себе, о своей идентичности, о своей любви, поэзии и, конечно, матери.
Идентичность — это не просто вывеска
«Рана» — один из первых открытых лесбийских романов в российской литературе (даже как-то абсурдно писать эти слова в 2021 году — и тем не менее), в котором о лесбийской идентичности говорится честно, искренне и без каких-либо «но».
Роман уже вошел в длинный список премии «Нацбест» и был хорошо принят и литературным, и ЛГБТ-сообществом (и особенно — теми, кто находится на пересечении этих двух сообществ).
Васякина честно говорит о том, что делает её — собой: о разных идентичностях, которые складываются в итоге в её личность: «лесбиянка, поэтесса, феминистка... И сибирячка еще, получается». Это удивительно и свежо звучит на фоне попыток других отечественных (хотя и малочисленных) квир-авторов, напротив, всячески «замазать» идентичность и подложить свои тексты в некую абстрактную копилку «универсальной литературы». Удивительно при этом, что ровно эта честность, открытость и искренность истории и человека в ней и делает текст Васякиной таким… универсальным? «Рана» не пытается стать романом «для всех» (потому что никаких «всех», конечно, не существует), оставаясь текстом про одного очень конкретного человека и про её очень конкретную потерю — и поэтому этот текст как будто бы занимает пустующее место и в литературе, и в какой-то более абстрактной копилке человеческой эмпатии.
Успех «Раны» — важное событие. Он показывает, что можно написать роман, который не будет следовать лекалам «большого нарратива» — здесь нет никакого героя и его пути, нет и привычных романной форме сюжетных структур. Он напоминает, что нарратив — это просто способ управлять вниманием, и у «Раны» прекрасно получается управлять вниманием несмотря на отсутствие традиционного романного сюжета. Более того: диктат нарратива — это диктат одной части читательской аудитории, изо всех сил притворяющейся большинством, наделенным правом раздавать оценки и конструировать каноны. Но консистентного большинства нет — есть, в свою очередь, множество сообществ, множество сложно сконструированных идентичностей, множество болезненных точек и огромное, огромное количество неуникального опыта, который можно очень по-разному рассказать. Но лишь у одного способа рассказывать об опыте — пока что, только пока что — есть преимущество перед другими.
«Я захожу на белую цисгендерную территорию, и слежу в грязных ботинках из своего Усть-Илимска, и топчусь» (с) Инде
Васякина говорит о потере матери открыто и честно настолько, что эти слова кажутся немного затасканными: их смысл замылился в эру «новой искренности», когда каждый второй где-то в интернете или даже в творчестве перекладывает свой опыт в какую-либо форму, доступную для потребления другими. «Рана» — не столько контент, сколько разговор по душам или, может быть, стопка водки. Что-то такое, что задевает за живое и распускает нутро, как моток ниток.
Болезнь, смерть и похороны матери в разные моменты и по разным причинам задевают и другие темы: сексуальную ориентацию и любовь, поэзию, понимание и принятие себя.
Мать всегда рядом — незримо: она слепила из сгустка потенциала человека, который говорит, думает, пишет и поступает определённым образом.
Жена Алина смотрит на Васякину глазами матери — теми глазами, которыми и она сама часто смотрит на себя. Но что делать, если носительница этого взгляда умерла? Где найти новый взгляд, относительно которого будет выстраиваться перспектива всей картины? Как на обломках, остатках языка матери создать собственный язык для описания, проживания себя? Можно перестать чувствовать себя — всегда между, всегда «под», всегда немного не там и не здесь? И возможно ли это, и, более того — нужно ли это?
«Рана» — не текст о маргинальности или маргинальном опыте. Он о том, что любой человек так или иначе часто чувствует себя выброшенным из жизни, потерявшим свое место, потерявшим себя. Это одновременно разговор о личном, но в то же время — и об обще(ственно)м, и это, конечно, один из лучших видов разговоров в литературе. И в то же время этот роман поэтессы не перестаёт быть квир-романом. Да, так тоже можно.
Вы можете купить книгу здесь.
