Стендап давно стал политическим жанром: сцена позволяет комикам говорить открыто, а юмор — донести до зрителя идеи, которые сложнее воспринять в серьёзном ключе. Расскажем о том, как главные лесбиянки стендапа анализируют проблемы общества и собственный опыт.

«Однажды после шоу ко мне подошёл мужчина: он хотел высказать своё мнение. Лесбиянки дают обратную связь. Мужчины высказывают мнение». Ханна Гэтсби

Самое громкое стендап-шоу последних лет — «Нанетт» (Nanette) мало известной за пределами Австралии Ханны Гэдсби. «Нанетт» начинается как хорошая комедия, а заканчивается деконструкцией стендапа как жанра, универсальности человеческого опыта и историй, которые лежат в основе нашей культуры.

Традиционный стендап — это шутки без общего сюжета, их связывает «лирическая героиня». Именно так и начинается «Нанетт»: 15 минут комедии по законам жанра — немного каминг-аута, немного историй о жизни в маленькой Тасмании, где гомосексуальность оставалась уголовным преступлением до 1997 года.

Между шутками у Гэдсби возникает нарративная связь, и это сильнейшая составляющая шоу. Когда она становится очевидной зрителю, шоу из комедийного становится почти трагическим. Через 15 минут Гэдсби объявляет, что заканчивает комедийную карьеру, потому что для представителя меньшинства самоуничижительный юмор — «это не cамокритика, а унижение». Коктейль из мазохизма и нарциссизма, лежащий в основе жанра, опасен для того, чья жизнь и за пределами комедийной сцены — постоянное напряжение и опыт исключённости. Юмор — это действие, которое выполняет социальную функцию: он объединяет людей. Но Гэдсби использует юмор, чтобы рассказать трагическую историю о распаде, об одиночестве, о собственном жестоком исключении из общества.

Инаковость не означает свободу от рамок «традиционного» общества, это лишь расширение спектра существующих коробочек. Для маскулинного патриархального сообщества Ханна — «неправильная женщина»: идентичность не подходит. Для лесбийского сообщества — «недостаточно лесбиянка»: не делает из своей жизни политическое высказывание. «Так, а куда отправляются тихие лесбиянки?» — шутит она про прайды.



«Я хочу, чтобы мою историю услышали, потому что я бы сделала что угодно, лишь бы услышать историю, похожую на мою».

Гэдсби много говорит о патриархате — например, о мужчинах, которые «не справились» с тем, что в эру #MeToo стали «субкатегорией» человечества. На протяжении почти всей истории человечества белые гетеросексуальные мужчины были просто «людьми», а все остальные были «кем-то» — афроамериканцами, геями, женщинами, и каждому ярлычку соответствовал набор норм поведения и запретов. Но сейчас нарративы, которые окружают нас с самого детства и которые мы интернализируем, начинают меняться: истории становятся разнообразнее, инклюзивнее. И носители гегемонной идентичности, имеющие такую же монополию на искусство, как и на власть, недовольны — культурный нарратив начал расходиться с их ожиданиями. Об этом Гэдсби рассказывает, изящно развернув мужское поведение против них самих: «Эй, ну вы чего, шуток не понимаете? Где ваше чувство юмора?»

Ни одно произведение искусства не должно стоить больше, чем травма одного человека, заявляет она. Но это очень широкое заявление, констатация абсурдности мира — здесь нет стартовой точки для изменения. И Гэдсби её находит: первый и, возможно, главный враг — высокомерие тех, кто уверен в своей правоте и не видит дальше собственных предубеждений. «Девушка в 17 лет никогда не бывает в расцвете сил. Я сейчас в расцвете сил. Проверите свою силу на мне?» Она рисует огромную мишень на существующей системе ценностей и говорит: «бейте сюда». И первой наносит удар — не из позиции злости и агрессии, а с помощью своей истории, рассказанной честно, требовательно и без панчлайнов (букв. «ударная строчка», завершающая фраза шутки, вызывающая реакцию зрителей, – прим.ред.)

Если нужно придумать жанровый ярлык для «Нанетт», то это «метакомедия». Юмор никуда не исчезает, более этого, весь рассказ построен на структурных основах комедии. Просто в самом конце Гэдсби создает напряжение и не даёт возможности разрядить его смехом, оставляя аудиторию с необходимостью как-то жить с этим дальше.

«Я не знаю, разговаривают ли гетеросексуальные люди друг с другом». Кэмерон Эспозито

Кэмерон Эспозито выпустила часовой стендап «Шутки про изнасилование» (Rape Jokes) в формате «самиздата» — она записала выступление и выложила на свой сайт, где его до сих пор можно посмотреть бесплатно. Зато она предлагает всем желающим оставить пожертвование в пользу RAINN, американской организации по борьбе с сексуальным насилием. За два месяца после публикации зрители и зрительницы пожертвовали больше 60 тысяч долларов.

За час Эспозито рассказывает о насилии, которое пережила сама, и рассуждает, можно ли говорить о таких серьёзных и болезненных вещах с комедийной сцены. Эту тему так или иначе затрагивали многие женщины-комики, но только Эспозито решила посвятить ей отдельное выступление.

Основная идея Эспозито в том, что насилие долгое время было лёгкой мишенью для мужчин-комиков (то есть для комиков вообще, в понимании большинства) и они не стеснялись ею пользоваться. Но запрещать шутить о сексуальном насилии — тоже неверно.

Во вселенной Эспозито юмор — искренний, без самоуничижения — это лекарство, которое избавляет от травматичного опыта.



Поэтому, говорит она, право рассказывать и шутить об изнасиловании должно принадлежать жертвам.

Эспозито рассказывает и о своём католическом воспитании без сексуального образования, и о том, чем это чревато: только с возрастом она поняла, что была полностью лишена права на участие в своей жизни. В английском есть термин agency, который с трудом переводится на русский язык как «субъектность, способность человека выступать агентом действия, быть независимым от других людей». Agency — это возможность человека влиять на происходящие с ним события (например, в любой момент сказать «нет»). Многим людям, в силу образования, воспитания и окружения, не приходит в голову, что их тело, ориентация и вообще жизнь принадлежит только им, что они могут делать с ними всё, что захотят. Недостаточно просто избавиться от десятка белых гетеросексуальных мужчин у власти, это не революция, это — косметический ремонт. А революция должна произойти в головах.

Финальная идея Эспозито — необязательно быть активисткой, борцом или политиком, достаточно быть «хорошим человеком, который увидел, что сейчас произойдет насилие и помешал этому».

«У нас вся семья — гомосексуалы, подумаешь».Тиг Нотаро

Несколько лет назад Тиг Нотаро за один год переболела редкой инфекционной болезнью, потеряла мать, узнала, что у неё рак груди и пережила двойную мастэктомию. Это не похоже на сюжет для комедийного шоу, и тем не менее почти сразу после диагноза Тиг сделала одно из самых крутых и иконических стендапов «Вживую» (Live), которое начала со слов: «Привет, у меня рак. Да нет, всё будет хорошо. Ну, у вас всё будет хорошо, а как со мной — не знаю». Она показала, что травмирующий опыт можно использовать как основу комедии и проверила аудиторию на прочность.

В 2015 году она выпустила новое шоу — «Девушка, которую прервали» (Boyish Girl, Interrupted), где снова шутила про рак и участившиеся случаи, когда её принимали за мужчину (восстановительную операцию она не делала). А ближе к концу сделала то, из-за чего это комедийное шоу навсегда останется в истории стендапа: сняла пиджак и рубашку и спокойно закончила выступление топлесс, показав, что в женщине без груди нет ничего шокирующего или вызывающего.



«Мне пришлось сделать двойную мастэктомию. Я и до операции была довольно плоской... и за все эти годы я так много шутила про свою маленькую грудь, что мне стало казаться, что, наверное, она меня услышала. И решила: “Меня это достало. Дай-ка я убью её”».

И вот в 2018 году у неё уже всё хорошо: жена, карьера, дети, благоустроенная и здоровая жизнь. Её новое шоу «Рада быть здесь» (Happy to Be Here) — это непривычное для комедийной сцены развитие: многие комики предпочитают повторять то, что работает и нравится аудитории, но Тиг Нотаро оставила позади кошмар, который не многим по силам пережить, а проработала травму и создала новый сюжет своей жизни.

Она разрушает и другой крупный комедийный стереотип — она успешная лесбиянка, у которой, в общем-то, уже нет масштабных проблем. Она рассказывает про жену, близнецов, смешную кошку и вечеринки у Эллен Дедженерес, показывая, что страдание и преодоление страдания — вовсе не обязательная часть идентичности.

Важная идея Нотаро — чтобы сделать аудиторию счастливой, ей самой нужно быть счастливой.

Представительница меньшинства не должна стоять на сцене и развлекать аудиторию шутками про свои конфликты с обществом. Да и вообще ничего не должна.

«А в какое время дня люди готовы смотреть на лесбиянку по телевизору?» Эллен Дедженерес

Главная лесбиянка американского телевидения Эллен Дедженерес решила вернуться в стендап после пятнадцатилетнего перерыва. Это, конечно, отчасти лукавство — стендап-элементы всегда присутствовали в её телевизионном ток-шоу Relatable (букв. «узнаваемая, вызывающая ощущение общности», – прим. ред.).

Оно начинается с размышлений о слове, вынесенном в название — ведущая рассуждает, может ли она быть актуальной, может ли аудитория с ней себя ассоциировать и ей сопереживать, если дворецкий кормит её тонко нарезанным ананасом в доме с эскалатором, библиотекой, магазином сувениров и розовым садом? Она постоянно возвращается к теме своего феноменального богатства, и делает это действительно смешно — настолько, что в какой-то момент это самое богатство сводится к шутке в себе и начинает восприниматься как что-то нереальное.



Однако сама Эллен остается как бы на расстоянии вытянутой руки. Даже проскальзывая по более автобиографическому материалу, она себя сдерживает: переходя от шуток про свой звёздный быт к, например, размышлениям о том, насколько её жизнь ограничивает необходимость поддерживать свою «телевизионную персону» и за пределами студии, она не вдаётся в подробности, не рассказывает ничего действительно личного.

Она шутит над тем, что её вечно просят станцевать — даже тогда, когда она делает маммограмму — но в конце шоу сама начинает танцевать, потому что это то, чего от неё ждут. Её религиозное воспитание, бедность в молодости, смерть первой девушки, каминг-аут, почти разрушивший её карьеру — обо всём этом было бы очень интересно послушать, но Эллен сделала выбор не углубляться в это, продолжая разыгрывать роль, в которую ей пришлось вжиться. И даже про своё отношение к этой ситуации она рассказывает поверхностно, быстро, между шутками про то, что она до сих пор выдавливает тюбик зубной пасты до последнего (платиновой кредиткой), танцуя при этом под Кендрика Ламара.

Причина этому очевидна: статус Эллен действительно накладывает ограничения. Она построила карьеру на своей личности, но для того, чтобы нравиться массам, эту личность пришлось «причесать», срезать острые углы, редуцировать до набора узнаваемых и позитивных черт. Её персонаж — вечно улыбающаяся, танцующая, смешная Эллен. В своём новом шоу она показывает, что умеет иронизировать над собой, не пускаясь при этом в деконструкцию или критику своего образа, не говоря о социально-культурных механизмах, которые вынуждают её поддерживать этот образ.

Эллен остается брендом, не позволяя себе стать человеком.

В то время как Ханна Гэдсби разрушала образ «неопасной представительницы меньшинства», которая, чтобы завоевать право быть услышанной, должна сделать себя предметом шутки, Эллен продолжала делать именно это. Идею о том, что она просто человек, а значит, всё-таки relatable, Эллен почти не развивает, скрываясь за чередой бытовых анекдотов, которые не вызывают ощущения свежести, новизны или искренности. Гэдсби отказалась превращать свою правду в удобный для потребления контент, а Эллен делает именно это: делает качественно и смешно. Но мы-то уже знаем, что этого недостаточно.